ПЬЯНОЕ СЧАСТЬЕ
Юрий ДОСТОВАЛОВ
ПЬЯНОЕ СЧАСТЬЕ
Роман
Пьяное счастье Юрий Достовалов WWW.ВАНЕЕВ.РФ
Скачать: ПЬЯНОЕ СЧАСТЬЕ
Автор Юрий Достовалов
Всё, как обычно, повторялось в половине пятого утра. Словно по заведенному. Озноб, лихорадка, чуть повыше солнечного сплетения знакомая гнетущая тяжесть, к которой, однако, он за все эти годы так и не смог ни привыкнуть, ни мало-мальски приспособиться. В такие моменты он в холодном поту трясся под одеялом мелкой дрожью, потом накатывала жаркая, удушающая волна, он лихорадочно срывал одеяло, но тут же снова крохотные, острые колючки озноба вытягивали из него душу. Пробовал уснуть, но едва смыкал глаза, происходило и вовсе ужасное: внутри все начинало вертеться веретеном, дыхание захватывало, сердце замирало, и, чтобы не задохнуться, он спешил открыть глаза. А там его опять ждали озноб, холодный пот и неизбывная тяжесть в груди, от которой, казалось, не было спасения.
В ярости он вскакивал с постели, бросался к серванту, выдвигал один из ящиков, суетливо выбрасывал оттуда вату, бинты, пустые пластиковые флаконы в поисках непонятно куда впопыхах засунутого флакончика со снотворным. Проглотив две-три таблетки, запивал их крупными глотками отстоявшейся кипяченой воды, валился на кровать, натягивал на себя пропотевшее, вонючее одеяло, мучился еще несколько минут, терпеливо ожидая целительного успокоения, и, наконец, забывался тяжелым, дурманящим сном. Этот сон и впрямь походил на наркотик: после него ломало тело, накатывающая волнами тошнота несла с собой почти мистический ужас, еще и еще хотелось снотворного, чтобы снова уснуть и никогда больше не просыпаться…
Поначалу со снотворным были проблемы: купить его в аптеках было не так-то просто, везде требовали рецепт. Но выход нашелся на удивление быстро. Как-то раз он помог вселявшемуся в его подъезд пожилому новоселу выгрузить мебель из машины и перенести в его квартиру. Разговорились. Оказалось, что новосел — врач-невролог и устроился на работу в местную поликлинику. Доброволец почувствовал такой прилив радостного волнения, что тут же, в качестве платы за помощь, напрямик попросил у соседа рецепт на снотворное. Тот поначалу удивился и посоветовал все-таки обследоваться, сдать анализы. Но услужливый помощник сослался на занятость и напряженный график работы, присочинил для пущей убедительности байку о круглосуточных дежурствах, исключающих возможность прилечь хотя бы на минутку («Ценный объект охраняем, понимаете?»), и дело выгорело. Вытерев руки носовым платком, доктор вытащил из кейса бланк рецепта и крохотный круглый футлярчик с персональной врачебной печатью. Правда, взял с «охранника» обязательство непременно прийти к нему на прием и все-таки выяснить причину бессонницы. Тот согласно закивал, схватил рецепт и тут же забыл про соседа.
Того снотворного ему хватило на месяц, а когда последняя таблетка, подхваченная глотком воды, унеслась по пищеводу, он, повертев в руках пустой флакончик, вспомнил о враче. Вот только на прием идти никак не хотелось. Набравшись смелости, он позвонил в знакомую квартиру. Ему открыла жена врача, сказала, что муж на работе, и поинтересовалась, чем может помочь. Он промямлил что-то невразумительное про бессонницу, про то, что закончилось снотворное, потоптался перед дверью, сказал, что зайдет позже, извинился и ушел.
А после полудня в его квартире раздался звонок. Он с недоумением открыл дверь и на пороге увидел врача. Приветливо поздоровавшись и заявив, что принес рецепт, гость выказал едва уловимое намерение зайти в квартиру. Выхода не было, приходилось впустить нежданного гостя, хотя хозяину хотелось этого меньше всего. Если б только предвидеть этот визит, разве бы оставил он в прихожей, прямо перед дверью, целую батарею чисто вымытых и приготовленных к сдаче зеленоватых бутылок! Уж как-нибудь перетерпел бы, чтобы не приговорить перед самым приходом доктора два литра свежайшего «Жигулевского» и не отрыгивать теперь в лицо гостю свежие пивные пары.
Доктор перешагнул порог, увидел бутылки и пристально посмотрел на хозяина, который, впрочем, никак не мог заметить этого взгляда, поскольку не смел глаз поднять, и переминался с ноги на ногу, как уличенный в пакости школьник. Заметить не мог, но чувствовал, что этот взгляд словно прожигает его, и готов был сквозь землю провалиться.
— Возьмите рецепт, — тихо проговорил доктор и протянул шелестящую бумажку.
Дрожащей рукой он принял рецепт и медленно поднял глаза на соседа. Врач смотрел на него укоризненно, и нашкодивший первоклассник снова потупил взгляд.
— Обязательно приходите ко мне на прием, — так же тихо сказал доктор. – Я уверен, что вам можно помочь, и я постараюсь это сделать. Обещаете?
Хозяин молча кивнул, не поднимая глаз и тиская в руках рецепт. Дорого бы он дал, чтобы избежать этого! Еще чего доброго, начнет читать нотации про здоровый образ жизни, советовать группы анонимных алкоголиков и прочую американскую лабудень. Скучно до тошноты. Будто он и впрямь законченный алкоголик!
Но вот чудеса – доктор вовсе не собирался ни в чем наставлять его. Наоборот, повел себя как-то уж вовсе непредсказуемо: положил руку ему на плечо, слегка пожал, несколько раз похлопал, а потом мягко так и говорит:
— У вас добрая, чуткая душа. Не губите себя. Мне искренне жаль хороших людей. Я хочу вам помочь. Приходите на прием, слышите?
Хозяин снова кивнул, а доктор перешагнул через порог и напоследок сказал:
— А снотворного не пейте больше одной таблетки за прием. Незачем привыкать. Я уверен, что скоро оно вам вообще не понадобится. Если, конечно, сами постараетесь помочь себе. Я работаю каждый день, с утра. Моя фамилия Лазутин. А ваша как?
— З-з-зачем? – от неожиданности вопроса хозяин вдруг стал заикаться.
— Я бы оставил вам талон на прием, а то попадете нескоро, — ответил Лазутин.
— Да я… пока что не спешу. Нет необходимости.
— Это вам так кажется, — возразил доктор. – Мне, как профессионалу, виднее, что вам нужна помощь. Так как ваша фамилия?
— Ну, Добряков.
— Вот и славно. Так когда сможете?
— Не знаю… Завтра нет… Послезавтра?.. Тоже не получится… Знаете что, — нашелся Добряков. – Вы мне оставьте свой телефончик, я вам позвоню, как освобожусь… А то знаете, работы много…
— Ну, хорошо, — гость ехидненько, как показалось хозяину, покосился на бутылки. – Работой пренебрегать точно не следует. Запишете?
— Да-да, — спохватился Добряков и взял с телефонной полочки блокнот и ручку. Записав номер доктора, он еще раз подтвердил: — Обязательно позвоню, вот закончу дела…
— Не тяните долго, не в ваших интересах, — посоветовал Лазутин и мягко притворил за собой дверь.
— Лазутин, Лазутин, милый, добрый Лазутин, — напевая под нос, Добряков кинулся на кухню, достал из холодильника еще одну запотевшую бутылку, откупорил ее и прямо из горлышка, с наслаждением влил в горло. Крякнул, выдохнул пары и, расплывшись в улыбке, еще раз пропел:
— Лазутин, милый мой Лазутин…
Поглядел на блокнот с записанным номером и добавил:
— Хороший ты человек, Лазутин. Но на прием к тебе я, конечно, не приду.
И впрямь, зачем было идти? Жить стало веселее. В холодильнике его дожидались еще несколько бутылок пива, на руках был рецепт, по которому можно было купить спасительное средство от бессонницы. А если еще удастся сегодня отвезти посуду в пункт приема и сдать – глядишь, еще лишняя тысчонка появится в кармане. Купить снотворное и с десяток бутылок. Добряков прикинул, подсчитал. Хватит!
В тот же вечер он крепко напился и мертвецки заснул около полуночи. Но в половине пятого, как по будильнику, проснулся от знакомой боли в груди. На этот раз пугаться было нечего. Он прошел на кухню, откупорил флакончик со снотворным и проглотил три таблетки. Потом осушил поллитру пива и снова завалился спать.
* * *
Снотворного хватило недели на три. Все это время Добряков с ужасом глядел на постепенно пустевший флакончик и боялся подумать о неминуемом и недалеком будущем. На прием он, конечно, не пойдет. Хотя бы потому, что знает: никакого снотворного Лазутин больше ему не пропишет, а начнет пичкать лекарствами, а то чего доброго посоветует лечь в наркологическую больницу.
Ну, уж нет! Добряков там уже бывал, и нового желания пока что не появлялось. Конечно, там хорошо: тихо, спокойно, кормят неплохо, после трех дней лечения пить уже не тянет. Но все равно это не дома. Это выход для тех, кому деваться некуда, ни кола, ни двора. Повидал там Добряков таких – пропивших квартиры, промотавших все деньги, ночующих под заборами и на стройках. Эти, понятное дело, за счастье сочтут провести полтора месяца на халяву, на всем готовом. А ему зачем туда? У него квартира. Своя, отдельная. Работы пусть пока нет, но ведь когда-нибудь она появится, не может не появиться!
«Так что извините, доктор, — злорадно подумал Добряков, — но я не ваш пациент, тут вы ошиблись! Крупно ошиблись!»
И вот снотворное кончилось. Он проснулся около полудня, опохмелился и стал собирать бутылки. Сложил сорок семь штук в огромную «челночную» сумку, переложил их тряпьем, чтобы не звенели дорогой и застегнул «молнию». Ехать до пункта приема нужно было с полчаса, а чтобы не тосковать в дороге, он налил в пластиковую бутылку из-под кваса пол-литра пива. На этот случай у него имелось несколько таких темных бутылочек. Отвинчиваешь в автобусе пробку, не спеша потягиваешь пивко… Хорошо! И на взгляд других никакое это не пиво, а самый настоящий «Очаковский» квас, который любит и пьет, почитай, весь город. Так что и людей не стыдно, и самому удовольствие.
Когда автобус подошел к конченой остановке в глухом частном секторе возле железнодорожной платформы, бутылочка, как полагается, была пуста. Добряков бережно завинтил крышку, сунул пластик в карман и выволок сумку из автобуса. Осмотрелся. Так, все в порядке. Работают. И поспешил к покосившемуся вагончику, где бывший алкоголик Порфирьич, глубокий старик в засаленном пиджаке и с неизменной потухшей папироской в зубах, сосредоточенно пересчитывал бутылки и тыкал грязным пальцем с обгрызенным ногтем в потертый калькулятор. Потом, вынув из-за пазухи толстую пачку бумажек, старик отсчитал, сколько положено, и протянул деньги пожилому потрепанному мужику.
«Бывшим» Порфирьича называли не только за глаза. Он и сам откровенно признавался каждому, что прежде, еще лет десять назад, ужасно и запойно пил, но потом вдруг как-то враз сумел завязать и с тех пор, по его словам, не брал в рот ни капли. Даже по праздникам. Говорил он это охотно, каждому клиенту, словно ждал: а не попросит ли кто-нибудь рассказать об этом его секрете. И тогда, конечно, он подробно и обстоятельно, с доскональным описанием конкретных случаев и тончайших нюансов симптоматики, сердобольно расскажет о своем личном опыте. Текст этой лекции давно был им сочинен, нацарапан на тетрадном листочке и заучен наизусть. Более того, на разные случаи жизни в голове Порфирьича хранилось несколько вариантов лекции – для запойных, пропащих алкашей, для начинающих, для решивших завязать. Но главным коньком каждой лекции, ее сутью и квинтэссенцией была финальная ее фраза: «Алконавты не наследуют царствия Божия!» Где, когда он услышал эту фразу – было, наверное, неизвестно даже ему самому, однако убийственность и неоспоримость ее, да еще после такой содержательной лекции, должна была, он не сомневался, у любого окончательно отбить пристрастие к бутылке. Но, на беду Порфирьича, таких заинтересованных слушателей среди сдающих тару почему-то не находилось, и старик каждый раз, поглядев в глаза очередному клиенту или клиентке, увидев их потухшие взгляды и трясущиеся руки, с грустью наблюдал, как люди алчно пересчитывают деньги, попутно производя несложный арифметический расчет, и удрученно вздыхал: «Не наследуют, не наследуют …»
Еще издалека завидев знакомого мужчину, своего давнего и постоянного клиента, Порфирьич приветливо помахал рукой и заведомо приготовил большой пустой ящик, поставив его перед собой. Добряков опустил сумку перед стариком и выдохнул:
— Здорово, Порфирьич!
— Привет, — кивнул старик. – Сосчитаем? – и принялся вынимать из сумки изумрудно сверкающие на ярком солнце бутылки.
— Ты верен себе, — осклабился Порфирьич, составив бутылки в ящик. – Берешь по-крупному. А то приносят по три, по четыре штуки, не успевают получить гроши, как тут же бегут пропивать их. Эх, хороши наследнички, — опять вспомнил старик свою несостоявшуюся лекцию. – Не наследуют они, понимаешь, не наследуют…
— Слышь, Порфирьич, ты того… давай после поговорим, — отказываясь понимать приемщика, перебил его Добряков: воздействие алкоголя проходило, к груди подступало знакомая тяжесть. – Ты дай мне бабло, а поговорим потом. Я вот до киоска добегу, — ткнул он рукой в сторону, — вернусь, и поговорим.
— А послушаешь меня? – взыграла в старике надежда.
— Послушаю, — нетерпеливо отмахнулся Добряков, – куда ж я без тебя?
— Ну, смотри, вертайся. Я по секрету тебе одному такое расскажу… Никому не довелось говорить, а тебе, так и быть, расскажу. Уж очень жалко мне тебя…
«И этот жалеть взялся!» – чертыхнулся Добряков, пересчитал деньги и, свернув за угол, зашагал к пивному ларьку, где постоянно слонялись завсегдатаи порфирьичевой приемки. Кивнув двум-трем знакомым, он встал в очередь, а когда она подошла, попросил две бутылки холодненького. До дома хватит.
«Ах, да, Порфирьич же навязался!» – вспомнил Добряков. Обижать деда не хотелось, и он и купил еще одну бутылку. Свернул сумку, запихал ее в карман, две бутылки зажал в левой подмышке, а третью, вынув зажигалку, откупорил сноровистым, заученным движением. Опрокинув на ходу пол-литра и заметно взбодрившись, он вернулся к старику. Дед уже поджидал его. Обмахнул запылившуюся лавочку грязным полотенцем, уселся с одного конца, жестом приглашая Добрякова присоседиться. Тот плюхнулся на скамью, откупорил вторую бутылку, глотнул из горлышка, сладко отрыгнул и, закурив, бросил:
— Ну, чего там у тебя, Порфирьич?
— У тебя время-то есть? – мягко поинтересовался старик.
— Да есть пока.
— Вот скажи мне, зачем ты выпиваешь? — осторожно, издалека завел старик.
Добряков даже поперхнулся, окатив Порфирьича кислой пеной.
— Ну, ты даешь, дед! – усмехнулся он: алкоголь живительно растекся по сосудам, в голове прояснилось, тянуло общаться. – А сам-то зачем всю жизнь пил? Ведь бросил-то без году неделя…
— Не неделя, не неделя, что ты! – испуганно замахал руками Порфирьич. – Счет веду точный, струпулезный, как говорится! В прошлом месяце минуло одиннадцать лет, как в рот не беру.
— Сам ты «струпулезный»! – захохотал Добряков и похлопал деда по плечу. – Вон, весь опаршивел, на человека не похож!
— Много ты понимаешь! Не похож! – тоскливо передразнил Порфирьич, понимая, что лекция, видимо, опять не состоится. – Видел бы ты, на кого я в свое время походил, когда пил, как ты вот теперь.
— Ты, Порфирьич, в мою душу не лезь, ладно? — зыркнул Добряков. – Если имеешь сказать по существу – говори. А судей мне не надо. Не на страшном суде пока.
— Вот-вот, — приободрился старик. — О Страшном суде это ты правильно сказал. На нем и решится, кому войти в царствие Божие, кому нет…
— Да ты что хрень какую-то несешь? – Добряков не на шутку начинал выходить из себя. – Может, выпьешь лучше, прояснишь мозги? – он протянул старику ополовиненную бутылку. – Мало, так еще схожу.
Старик презрительно осклабился.
— Царствие Божие усилием нудится, — продолжал он лепетать невнятное.
— Ты случайно, не баптист, а, дед? – Добряков смотрел на него уже совсем квадратными глазами. — Что мне твое небесное царство, когда я в земном обитаю? Мне и тут совсем неплохо!
Порфирьич молчал, опустив глаза. Добряков понимал, что обидел старика. Чего-чего, а этого он вовсе не хотел. Желая смягчить ситуацию, он легонько толкнул Порфирьича под локоть и сказал:
— Ладно, дед, не сердись. Я ведь не со зла, ты меня знаешь. Ты мне лучше вот что скажи, опыт-то питейного дела у тебя, я вижу, немалый.
Порфирьич снова встрепенулся и поднял глаза.
— Да-да? – заискивающие посмотрел он на Добрякова.
— Скажи мне, — продолжал тот. – Вот ты прошел огонь, воду и медные трубы. Наверняка выпил Атлантический океан…
— Про Атлантический не знаю, — перебил старик, — а вот Ледовитый точно выпил. Потому как всегда пил холодненькую, запотевшую.
— Ну ладно, Ледовитый так Ледовитый. Тоже неплохо. Так вот скажи мне, дед, ведь наверняка есть какие-то способы, чтобы похмелье не было таким ядреным, противным?
— Есть, знамо дело, есть, — кивнул старик, воодушевленный надеждой хоть как-то помочь страждущему. – Но тут ведь, как говорится, клин клинышком.
— Чего? – не понял Добряков.
— Зелье – зельем, говорю. То исть, от чего хвораю, тем и лечусь.
— А, это ты про это вот, — Добряков покачал бутылкой с остатками пены на дне. Допил и отшвырнул бутылку подальше в кусты. – Это даже не похмелье, это поправка скорее. Так, чтобы в норме быть. А я про настоящее похмелье – с раннего утра, когда спать не можешь, когда ворочаешься на липкой простыни… Хоть повеситься… Знакомо?
Вместо ответа Порфирьич пристально посмотрел Добрякову в глаза.
— Хорошо, что тебе пока только это знакомо, — сочувственно произнес он. – А чертиков белых под столом никогда не видел? А свиных рыл на потолке? А змей кусачих да чудищ рогатых в своей постели?
Добрякова передернуло.
— В постели не видал, – поежился он. – И такое бывает?
— Еще как бывает, — старик помолчал и еще раз пристально посмотрел на Добрякова. — Так что же, бросать не думаешь? –спросил негромко.
— Нет, отец, пока не думаю. Не все свое, видать, выпил, — усмехнулся Добряков. – Расскажи лучше, как это – «клин клином»?
— А чо пьешь, тем и лечись, — ответил старик. – Пиво, вижу, хлещешь?
Добряков кивнул, напряженно глядя в глаза Порфирьича.
— Ну вот, значит, пивом и лечись, а никак не водкой там или коньяком. Когда с утра, как ты говоришь, накатывает на тебя менжа эта проклятая (я эту тяжесть менжой всегда называл), прибереги на этот случай литр пивка холодного и пачку курева. Выпивай полбутылки и сразу закуривай. Выкури сигарету, посиди, чтобы все внутрь провалилось. Через несколько минуток, когда поймешь, что пиво принялось, опять закури. И каждую затяжку чередуй с глотком пива – таким макаром две поллитры и добьешь. Посиди пару минут и еще закури. Третью. Накурись так, чтоб тошнило, а пивко – оно тебе в том поможет. Рыгать потянет, только не вздумай рыгать. Перетерпи. Проглоти. Дай устояться. Как устоится все, уляжется – иди спать, мил дружок. Даю гарантию – проспишь, как убитый, еще часа четыре. Ну а там уж от организма твово зависит, каким проснёсси. Крепкий – значит, всё в порядке. Ну а нет – так на то и суда нет, самого себя вини. Захочешь выйти из запоя – каждый день уменьшай похмельную дозу: сперва полторы бутылки выпивай, потом одну, всё меньше и меньше. Авось да выйдешь. А коли вовсе бросать надумаешь – приходи, я пока тут.
— Ну, спасибо, Порфирьич, — приободрился Добряков. Он поднялся, откупорил последнюю бутылку и припал ртом к горлышку. Выпил полбутылки, кисло посмотрел на остаток, покосился на кусты – хотел было выбросить. Однако передумал, аккуратно перелил всё в пластиковую бутылку, упрятал ее в потайной карман и, пожав старику руку, направился к автобусной остановке.
«Чтоб в дороге не скучать», — подумал он.
А Порфирьич, глядя ему вслед, вовсе не о лекции своей несостоявшейся думал. Впервые думал не о ней.
«Не пришла пора, видать, — думал он. – А жаль: хороший человек, не безнадежный. Ну, ничто, придет ему срок, ой как быстро придет…»
Выйдя из автобуса, Добряков забросил пустую пластиковую бутылку в кусты возле остановки (дома таких емкостей девать некуда, к тому же карманы сейчас понадобятся для другого) и бодро зашагал в универсам. Нужно было подзаправиться: впереди долгий день, а если не подпитывать бултыхающуюся в нутре дозу, он шибко долгим и тоскливым покажется.
На полученные со сданной тары деньги набрал десять бутылок пива. Поначалу, когда толкался в торговом зале, думал взять, как прежде, «Жигули», а потом призадумался и решил шикануть по полной. Денег вполне хватало, прикинул он, чтобы взять, например, двенадцать бутылок «Сибирской короны» или семь поллитровок «Heineken». Постоял, помялся, решил было купить «иномарку», как любил выражаться. Однако в этом случае отдать придется в аккурат все, что получил у Порфирьича, а между тем нужно купить сигарет и чипсов под пивко. Пришлось обойтись десятью бутылками «Сибирской короны». Истекая слюной от предвкушаемого пира, Добряков примостился в очередь и стал дожидаться счастливого момента, когда выйдет на улицу, вытащит из кармана зажигалку и тут же, у крыльца, привычным движением сорвет пробку с запотевшей бутылки.
Очередь продвигалась медленно, малейшая заминка на кассе выводила его из себя. Время близилось к обеду, а он с самого утра употребил только пару литров.
«Того и гляди, трезвенником станешь», — раздраженно подумал он.
Но вот товар просканирован, деньги вручены кассиру, несколько монеток сдачи утонули в кармане, следом за ними Добряков отправил по две бутылки в оба кармана, а оставшиеся шесть ухватил в обе «клешни», как называл специальный захват пальцами, позволявший нести в одной руке несколько бутылок, и вышел из магазина.
Поставил бутылки на асфальт, одну из них откупорил и жадно припал к горлышку. Опрокинул половину, проглотил, выдохнул. Хорошо пошло! Закурил. Помечтал о будущем – оно теперь рисовалось ему светлым и радужным, как вот эта отливающая всеми цветами ажурная пивная пена.
— Здорово, — кто-то хлопнул его сзади по спине.
Добряков обернулся – Рюмин. Его сосед по лестничной площадке, Рюмин был на три года старше его, но выглядел не в пример блекло: землистый цвет лица, без передних зубов в вонючем рту, из которого разило, как из душной бочки, с застаревшим фингалом под левым полузаплывшим глазом и с отвратительной гноеточивой сыпью на лбу, пигмейского росточка да и вообще убогий какой-то.
— Ну, здорово, — проворчал Добряков. Он не любил Рюмина за его назойливость, за постоянные поползновения подмазаться, набиться в друзья.
— Слышь, — льстиво подъезжал сосед, — не угостишь глоточком? С утра сгораю…
— С утра? – удивился Добряков. – Так уж давно сгореть пора.
— На тебя вся надежда, — будто не слышал Рюмин.
— Ну чего пристал? – злобно наехал Добряков. – Иль не знаешь, что я не работаю, что на инвалидности я?
— Так ить я тоже не работаю, — испуганно съежился сосед. – Могли бы того… друг другу помогать…
— В чем помогать-то? – расходился Добряков. – Помогать пиво мое хлестать?
— Эх ведь ты какой! – Рюмин опасливо отступил в сторону. – Никогда не был человеком. По-человечески попросил помочь, а ты…
— А ты знаешь, что задавать вопросы и пердеть – проще, чем отвечать и нюхать? – и Добряков угрожающе надвинулся на соседа.
— Ну ладно ты, ладно, я ведь ничего… — Рюмин даже отпрыгнул подальше от сурового соседа, укоризненно покачал головой и зашагал прочь, сокрушенно махнув рукой.
Добряков допил пиво, сунул пустую бутылку в урну, прихватил остальные с асфальта и направился домой.
«Может, зря я с ним так? – подумал он. – Да нет, ничего не зря! Работать не хочет, а у инвалида просит!»
Придя домой, Добряков развалился на диване на кухне. Одну бутылку он поставил на стол, остальные восемь убрал в холодильник.
Было десятый час вечера часа, когда, выкурив полторы пачки сигарет и выпив девять бутылок, Добряков поднялся с дивана, пошатываясь, прошагал в туалет, справил нужду и хотел было отправиться спать, но вдруг остановился посреди прихожей и задумался. В холодильнике оставалась еще одна бутылка, она-то и вспомнилась ему и не давала покоя. Он совершенно не думал о том, что случится, что непременно произойдет в половине пятого утра и как он с этим будет справляться без снотворного и без тех спасительных двух литров, рекомендованных ему Порфирьичем. Другая мысль сейчас завладела его тускнеющим сознанием – осталась еще одна бутылка, которая должна быть выпита!
Запнувшись за угол паласа и едва не влетев головой в холодильник, он кое-как устоял на ногах и распахнул дверцу. Вот она! Вот это сейчас самое главное! А там… А там будь что будет – и золотистая жидкость, как в воронку, устремилась в горло и бесследно исчезла.
Он уже не помнил, как добрел до кровати, как, завалившись на правый бок и пробуя накрыться, смог укутать только ступни, как простонал перед тем, как впасть в тяжелое забытье.
-
День САМООБОРОНЩИКА
официальный сайт
Наведи свой смартфон на QR-код или НАЖМИ на него. -
НАЖМИТЕ на КАРТИНКУ и Скачайте "Обращение к рейдерам"! Для распространения всем художникам. -
-
Наведи свой смартфон на QR-код или НАЖМИ на него. Панорама Черёмушек. Лето
Панорама Черёмушек. Зима
«Таёжный Гамбит» Юрий Достовалов
